В СЕМЬЕ РАСТЕТ МАЛЬЧИК

Лиза ушла от Сергея в субботу. Рано утром, как только муж отправился на работу, со­брала в чемоданчик самое, необходимое для себя и Вовки и, окинув невеселым взглядом комнату, где прошло три года ее неудачной супружеской жизни, вышла на улицу.

На письменном столике, придавленная большой мра­морной пепельницей, осталась записка:

«Я окончательно решила уйти с Вовкой к своей маме. Поживи один. Может, это пойдет тебе на пользу. Лиза».

Улица встретила ее веселым гомоном голосов, ярким и горячим солнцем. Лиза посмотрела на голые деревья, едва окрашенные нежной майской зеленью, и у нее защемило сердце. «Тогда» тоже был май, и все казалось таким чу­десным, и будущее представлялось радостным и ясным.

Почему же все-таки не получилась у них жизнь? Ведь они любили друг друга. По крайней мере, она любила. А Сергей? Похоже, он всегда был влюблен только в самого себя.

Картины пережитого замелькали перед ней, как на ки­ноленте.

...Первые недели совместной жизни. По вечерам, вернув­шись с работы, она готовит ужин, моет посуду, стирает и гладит Сергею рубашки, убирает в комнате. А потом, вко­нец утомленная, с головной болью, усаживается за учебни­ки: на пороге — весенняя сессия. Лиза учится в заочном институте. А чем занят он, Сергей? О, он весьма аккура­тен, очень следит за собой, а ведь на это нужно немало времени.

Придя домой, прежде всего, отправляется в ванную. Чи­стенький, надушенный, в свежей сорочке, небрежно усаживается за столом, ждет ужин, просматривая новый номер

«Юности».

__ Сегодня, наконец, покажут хороший фильм,  —  зевая и потягиваясь, говорит он, закончив еду. — Кажется,  на телевидении, взялись все-таки за ум.

- А ты убрал за собой в ванной? — робко спрашивает она, чувствуя всю неуместность своего вопроса и стесняясь его спрашивает, заранее зная, что услышит в ответ: «Не­ужели мне еще с тряпками возиться? И когда ты, нако­нец, привыкнешь быть женщиной?»

«Когда ты привыкнешь быть женщиной?» — эти слова она слышала каждый день. Сергей произносил их иногда злым, раздраженным, иногда холодным и презрительным голосом.

И Лиза всякий раз как-то терялась, стушевывалась от них, чувствовала себя бесконечно униженной в своем жен­ском достоинстве. Иногда гордость и самолюбие толкали ее на бой. Она с возмущением отвечала Сергею, что не обя­зана быть ему прислугой, что он должен ей помогать во всех домашних делах, как равный равному.

Она горячилась и волновалась, пуская в ход все свое красноречие, всю силу убеждения, и... добивалась лишь то­го, что Сергей дня два убирал за собой постель.

Родился Вовка, и Лизе стало еще труднее. Заботы о ре­бенке тяжким бременем легли на ее плечи. Она лишилась даже немногих часов спокойного сна, который прежде восстанавливал ее силы. Вовка плакал по ночам громко и над­садно, и она вскакивала к нему спросонья босиком, часами укачивала его, носила на руках, падая от усталости.

И ни разу Сергей не пришел ей на помощь. Лишь недо­вольно покашливал, заслышав плач ребенка, а потом, на­крыв голову большой подушкой, вновь крепко засыпал,

...День за днем, месяц за месяцем вспоминала Лиза свою жизнь с Сергеем. И не нашла ни одного светлого, счастливого дня.

Да, она поступила правильно, уйдя от мужа. Но как тя­жело пережить разрыв! Жизнь испорчена. Испорчена на­долго, может быть, навсегда. А кто виноват в этом? И вдруг недоброе чувство кольнуло Лизу: она знает, кто виноват во всех ее мученьях и разочарованиях — мать Сергея. Это она вырастила сына таким безнадежно черствым и самовлюбленным эгоистом. Так пусть же узнает эта женщи­на все, что накипело у Лизы в душе, пусть услышит прав­ду о своем сыне.

До сих пор Лиза молчала, скрывая от свекрови все не­удачи семейной жизни. Но сегодня же она скажет ей все-все... И Лиза почувствовала, как жгучий прилив ненависти к этой женщине заполнил ее сердце.

...Грустные вести — как злые, назойливые осы. Они жа­лят день и ночь, день и ночь не дают покоя.

Грустные вести принесла Лиза в дом к Ольге Васильевне, матери Сергея. И в горьких словах невестки, в ее обиде узнала она свою собственную обиду и боль. Лиза говорила правду: Сергей — эгоист, себялюбец, человек, не умеющий ценить чужой труд, не умеющий уважать женщину.

Да, это она, мать, виновата в том, что он такой. С пер­вых лет его жизни виновата, с первых дней. Слишком поздно поняла она свою ошибку, свою вину. Но разве мож­но рассказать другому целую жизнь? А рассказать хо­телось.

Она растила Сережу одна, без мужа и страшно боялась его потерять — для нее он был, как говорят в таких слу­чаях, «единственный свет в окне».

Где уж тут утруждать его домашними делами?

Когда мальчик учился в первых классах, умная у них была учительница. Всегда беспокоилась она о том, чтобы дети заботились о родителях, проявляли к ним внимание. Ко всем праздникам ее ученики готовили папам и мамам самодельные подарки — вышивали салфетки, выпиливали полочки, мастерили вешалки, разучивали стихи... Как-то и Сережа принес Ольге Васильевне в день ее рождения деревянную, узорчато выпиленную спинку для обрывного календаря. Так и висит с тех пор на ней каждый год ка­лендарь и радует ее сердце.

Да, было время — Ольга Васильевна хорошо помнит это, — когда Сережа сам предлагал ей свою помощь.

— Мам, давай пол помогу вымыть. Трудно ведь те­бе? — скажет он, бывало.

А она руками замашет:

__Что ты, что ты! Не мужское это дело — пол мыть.

Ты лучше пойди погуляй, на свежем воздухе побудь.

И сладко становилось материнскому сердцу, что сын избавлен от тяжелой и грязной работы. Своих-то сил тогда еще много было.

А время шло. И постепенно в доме сложился такой «по­рядок» : все лучшее — сыну, а что похуже — матери.

Сереже исполнилось шестнадцать лет, и она отдала ему дальнюю изолированную комнату, а сама осталась в про­ходной. «Большой уж мальчик, вот товарищи к нему при­дут поговорить, позаниматься, а я мешаю, взад и вперед хожу» — рассуждала она. И стали Сережины друзья до позднего вечера толпиться у них в квартире, то и дело хо­дили через ее комнату, мешали отдохнуть. И привык Се­режа к тому, что вся жизнь матери целиком и полностью к его услугам. Он перестал уважать ее, заботиться о ней. Теперь уж Ольге Васильевне стоило большого труда угово­рить сына вынести мусорное ведро, а о том, чтобы он за­стелил за собой постель, не могло быть и речи. С невозму­тимым спокойствием, поджав на диване ноги, наблюдал он за тем, как пожилая и грузная женщина, его мать, стара­тельно моет пол. И нисколько это его не беспокоило.

Не раз случалось и так, что, пока она была на работе, сын скармливал приятелям приготовленный ею обед, не оставив матери ни крошки.

С каждым годом рос эгоизм Сергея, а черствость и нечуткость к матери все глубже пускали корни в его сердце.

Больно было Ольге Васильевне видеть все это, горько сознавать, что не сумела она вырастить хорошего, настоя­щего человека.

«Как он будет жить дальше? — не раз задавала она себе вопрос. — Сумеет ли создать свою семью, принести счастье женщине? Способен ли он вообще на серьезное, большое чувство?»

Когда у Сергея появилась любимая девушка, Ольга Ва­сильевна обрадовалась.

- Как я ошиблась в Сергее! Ведь он совсем забыл о себе, целиком поглощен Лизой, ее жизнью, ее интересами, — говорила мать.

Но вот Сергей и Лиза поженились, и она решила не мешать им строить семью. С первого дня своей супруже­ской жизни молодые жили отдельно от нее.

«Как бы мне все не испортить, не внести разлад в их жизнь», — думала Ольга Васильевна.

И еще она думала так: «Может быть, другая женщи­на, жена, сумеет переделать Сергея, научить его тому, чему не смогла научить мать».

И ей казалось — все у них хорошо. Лиза никогда не жаловалась на мужа, выглядела довольной, счастливой. У них родился сын. Чудесный мальчишка! Да, в семье опять рос мальчик. Ольга Васильевна думала и об этом. Как-то будет растить своего сына Сергей? Наверно, он мно­гое теперь понял. Она надеялась на это, заставляла себя в это поверить.                                                                       

Правда, в последнее время проницательный взгляд ма­тери замечал что-то неладное в семье сына. Все чаще при­возила ей Лиза по воскресеньям мальчика, просила оста­вить его у себя, а в понедельник утром отвезти в ясли. Оль­га Васильевна видела, как побледнело, посуровело у Лизы лицо. Видела глубокую вертикальную морщинку, залегшую у нее на переносье. Но она продолжала успокаивать себя. «Трудно Лизе, устает — ведь оба работают, некому с малы­шом возиться».

Успокаивала. А катастрофа, оказывается, была уже совсем близко.

...Что могла она теперь ответить Лизе? Чем утешить, что хорошего обещать?

—  Думай о Вове, — сказала она. — У    тебя    растет мальчик. И помни, Лиза:   не жалей, не жалей его, пока он маленький, не то придется очень пожалеть, когда ста­нет большим.

И тихо добавила, глядя в заплаканное лицо невестки:

—  Ты ведь тоже мать, и ты понимаешь меня, не прав­да ли?..

Н. Грекова, журналистка